К 80-летию казни Сакко и Ванцетти
В десять часов вечера главный электротехник и его помощник обследовали электрический стул и нашли все в порядке. Затем явился палач, чтобы произвести свое обследование. Его звали Эллиот; он предпочитал сохранить свое имя в тайне, боясь анархистских бомб, но газетная шумиха сделала его личность всем известной: был напечатан его портрет и список лиц, казненных им. Двенадцать дней тому назад он напрасно предпринял путешествие из Нью-Йорка в Бостон – казнь была отсрочена, – это доставило ему большое огорчение, и на этот раз он твердо надеялся, что отсрочки больше не будет, и он получит свои семьсот пятьдесят долларов.
Камеру смерти посетил отец Мерфи, чтобы в последний раз «утешить» приговоренных обещанием «вечной жизни» за гробом. Но Ванцетти заявил, что исповедь перед священником послужит во вред тем, кто в нее верит: это еще крепче скует их цепями суеверия. И потому за несколько минут до полуночи отец Мерфи, войдя в клуб администрации тюрьмы, заявил репортерам: – Мне здесь, как видно, нечего делать, и я уезжаю домой.
Комната клуба напоминала собой биржу в самый разгар деятельности; более сотни репортеров металось взад и вперед, стараясь уловить хоть кусочек «последних известий». В экстренном порядке было установлено множество телефонов, и восемнадцать телеграфистов сидело за восемнадцатью аппаратами, чтобы удовлетворить любопытство алчного мира. Все пять континентов были связаны прямыми кабелями. Репортер «Ассошиэйтед Пресс» удостоился чести быть приглашенным присутствовать в камере смерти в момент казни при условии, что он поделится подробностями со своими коллегами.
Здесь было также несколько официальных представителей, на обязанности которых лежало – засвидетельствовать и доложить губернатору, что его распоряжения выполнены в точности. Начальник тюрьмы провел их в камеру смерти. В камере вдоль стены стоял ряд стульев, обращенных к электрическому стулу, и «достойные» заняли места.
Палач занял место за ширмой, в углу, налево от электрического стула; он мог смотреть поверх ширмы, чтобы точно знать секунду, когда можно заработать обещанную плату. Два стража стояли у двери, ведущей в коридор, куда выходили двери камер, и когда начальник тюрьмы дал знак, что все уже готово, они направились к первой камере и отперли дверь. Мадейрос лежал на койке и спал, не ценя особенно последние минуты своей жизни. Стражи разбудили его, поставили на ноги и повели его, полу оцепеневшего, в камеру смерти, закрыв за собой дверь.
Приговоренный был одет в короткие серые штаны, с разрезами на ляжках, и синю рубаху с короткими рукавами, – специально для электрического стула. Его посадили на стул, и с наивозможной быстротой помощник начальника тюрьмы и один из стражей застегнули на пряжки ремни, которые не позволяли двигаться ни рукам, ни ногам. Два электрода, через которые ток должен был войти в тело, были прикреплены к ногам; третий был прикреплен к голове, закрыв всю макушку; все три электрода были снабжены мокрыми губками, чтобы придать полную проводимость току.
Наконец стражи завязали жертве глаза и отошли в сторону – все было готово.
Палач сделал первое движение руки. Ток с гудением вонзился в свою жертву, тело Мадейроса внезапно подпрыгнуло и, несомненно, слетело бы со стула, если бы не было крепко привязано ремнями. Человеческое тело напрягалось до твердости стали и пребывало в таком состоянии в течение нескольких минут, пока через него проходил ток в тысячу девятьсот вольт. Ужасный запах горящих волос распространился по камере смерти.
Ток был выключен, тело было снято со стула и положено на одну из трех свеже выкрашенных досок, спрятанных за ширмой. Дверь, ведущая в коридор, открылась опять, и два стража направились во вторую камеру. Никола Сакко не спал; он ждал, чтобы выполнить свой последний революционный долг. Он вышел из камеры с двумя стражами по бокам и, войдя в камеру смерти, окинул взглядом целый ряд свидетелей, официальных лиц, электрический стул и ширму, поверх которой блестели глаза палача. Его лицо было бледно и страшно, губы крепко сжаты, выражение вызова было в каждой черте. Он прошел прямо к электрическому стулу и сел; затем, когда стражи начали опутывать его ремнями, он слегка приподнялся и сказал громким голосом:
– Да здравствует анархия!
Стражи не обратили никакого внимания на сказанные слова. Они быстро опутывали ремнями свою жертву, точно боясь, что вот кто-то войдет в последний момент и помешает им. Когда они окончили и отошли в сторону, Сакко открыл рот, и начальник тюрьмы задержал сигнал. «Прощайте жена, дети и все мои друзья!» Затем, когда начальник уже начинал поднимать руку: «Покойной ночи, господа! Прощай, мама!»
Начальник тюрьмы сделал знак, и палач включил ток. Тело подпрыгнуло так, словно хотело вырваться из охватывавших его ремней. Две тысячи сто вольт было назначено палачом этому жилистому крестьянину, от которого нужно было избавить штат Массачусетс; количество амперов было от семи до девяти. В девятнадцать минут и две секунды после полуночи ученые медики объявили о выполненном долге. Тело Николы Сакко было снято со стула, отнесено за ширму и положено на вторую доску. Затем в третий и последний раз открылась дверь в коридор, и вошли стражи. Бартоломео Ванцетти сидел на своей койке; он знал, что происходит в соседней камере, но эти не лишало его присутствия духа; за семь лет пребывания в тюрьме он научился владеть собой. Он встал с койки и направился к двери твердой поступью; стражи держали его за руки. Войдя в камеру, они освободили его руки, он повернулся и окинул их взглядом. Он знал их долгое время и внушил им уважение к себе. Это были бедные люди, вероятно имевшие жен и детей, которых нужно было кормить, и они не могли не делать того, что им приказывали; и потому Ванцетти раньше всего обратился к ним, как и подобает пролетарскому мученику. – Прощайте! – сказал он каждому из них, крепко пожимая им руки.
Затем он повернулся к помощнику начальника тюрьмы Хогсетту, взял его за обе руки и крепко пожал их. – Прощайте! Благодарю вас за ваше хорошее отношение ко мне! – И затем к начальнику тюрьмы: – Начальник, я благодарю вас за все, что вы для меня сделали!
Ванцетти подошел к стулу и сел. Затем он произнес слова, которые заранее хорошо обдумал и взвесил: «Я хочу сказать вам, что я никогда не совершил никакого преступления… Я не повинен ни в одном преступлении, не только в этом, но ни в каком. Я умираю невинным человеком».
Стражи, хорошо дисциплинированные, продолжали свою работу, не обращая внимания на его речь. Электроды были прикреплены в надлежащих местах, ремни затянуты. Когда стража начала завязывать ему глаза, он заговорил опять: «Я прощаю людям, которые сейчас делают со мной это».
Стражи отошли в сторону, и начальник тюрьмы подал знак рукой. Палач включил ток, и тело Бартоломео Ванцетти сделало страшный прыжок, как и тела казненных до него. Тысяча девятьсот пятьдесят вольт было найдено достаточным для него, как более слабого, мечтателя и человека слова, а не действия. Много, много слов было сказано им и написано, но теперь он умолк навсегда. Ток был включен, медики произвели свою экспертизу, и в двадцать шесть минут и пятьдесят секунд после полуночи было объявлено, что последняя искра анархизма погашена в августейшем штате Массачусетс. Начальнику тюрьмы нужно было прочесть торжественную формулу, но его голос изменил ему, и не все свидетели слышали слова: «Именем закона свидетельствую, что приговоренные казнены; приговор суда приведен в исполнение!»
Третье тело было положено на доску и двери камеры смерти широко открыты – в камере стало душно от высокого напряжения тока и от напряженного состояния мучеников. Стражи и свидетели вышли наружу и начали вытирать потные лбы и шеи, – от пота у некоторых размякли воротнички.
* * *
Десять тысяч человек собралось у ворот кладбища “Forest Hills”; сотни полисменов сдерживали толпу, не допуская ее за ограду. Катафалки проследовали на кладбище; за ними ехали машины с репортерами и фотографами и небольшая группа родственников и близких друзей. Остальные почитатели покойных, прошагавшие восемь миль под дождем, чтобы присутствовать на похоронах, вынуждены были остаться за воротами кладбища, – за исключением тех, у кого было достаточно ловкости, чтобы перебраться через высокую железную ограду. Внутри небольшой часовни собралось около сотни человек; два гроба, усыпанные цветами, были поставлены на возвышении, и Мэри Донован, бледная, дрожащая, стала рядом с ними. В течение двух лет дело Сакко и Ванцети было целью ее жизни; ради него она бросила свою религию, своих друзей, свою работу; и теперь ей выпало на долю сказать последнее слово от имени комитета защиты Сакко и Ванцетти.
«Никола Сакко и Бартоломео Ванцетти! Вы приехали в Америку в надежде найти здесь свободу. Охваченные идеализмом, вы стремились найти здесь те свободу и равенство, которые, как вам говорили, являются бесценным даром этой страны для всех чужестранцев. Ваша жизнь и труд протекали в Массачусетсе – родине американского идеализма. И теперь Массачусетс и Америка казнили вас – убили вас, – только потому, что вы были анархистами.
Двести пятьдесят лет тому назад правящие классы этого штата вешали женщин в Сэйлеме, обвиняя их в колдовстве. Этот позор никогда не будет смыт. Но это варварство – ничто по сравнению с тем, что теперешние власти Массачусетса сделали с вами. Те, кто вешали «ведьм», были движимы суеверным страхом. Их взоры были ослеплены себялюбивым стремлением попасть в рай.
Ваши убийцы не были ослеплены. Они совершили это преступление обдуманно, хладнокровно. В течение семи лет они имели полную возможность узнать о вас правду. Они не разу не посмели даже упомянуть о вашем характере, о вашем нравственном поведении, – ваше поведение было так благородно, так безупречно, что миллионы теперь следуют ему. Но они отказались всмотреться в вашу жизнь. Их глаза были закрыты низким предрассудком классового положения и классовых интересов. Они больше думали о богатстве, комфорте и существующих законах, чем о правде. Вы, Сакко и Ванцетти, – жертвы величайшей в мире плутократии со времен древнего Рима.
Долгие годы вашего страдания и последние часы страшнейшей пытки – это живые знамена, под которыми пойдем мы и грядущие за нами поколения к тому лучшему миру, основанному на братстве, за который вы отдали свою жизнь.
Во имя вашего мученичества мы будем бороться и победим.
Памятуйте о распятой справедливости! Помните 22 августа! Помните!