Тут конечно не все о (17-21г) и ваще я мог ченить нето кинуть. 
(но фсе это всем читать кто нечитал)
Вадим Дамье
О РУССКОЙ РЕВОЛЮЦИИ 1917–1921 гг
Русская революция 1917-1921 гг. остается для большинства «левых» – «неизвестной революцией», как ее характеризовал 60 лет назад русский анархист-эмигрант Волин. Основную причину этого следует искать не в недостаточности знаний, а в большом количестве мифов, сложенных вокруг нее. Большинство из них проистекает из смешения революции с деятельностью большевистской партии. От этих мифов нельзя освободиться, не поняв настоящей роли большевиков в тогдашних событиях. В свое время Кропоткин сетовал на то, что политическая история Великой Французской революции со всеми перипетиями борьбы за власть, партиями и войнами уже написана, а вот «народная история революции» все еще нет. «Роль народа – деревень и городов – в этом движении никогда еще не была полностью изучена и рассказана», – писал он. Мы стремимся воспринять эту оценку и использовать ее как выражение методологии исследования революций, применив и для анализа революции в России. Мы должны понять Русскую революцию как дело трудящихся масс, которые боролись за то, чтобы самим управлять собой, зачастую независимо от всех партий, ведших между собой борьбу за власть, и даже против этих партий.
Широко распространен миф о том, что большевики были не такой же партией, как все остальные, но «авангардной партией» рабочего класса. Так они себя сами и характеризовали. Но такие вещи нельзя просто провозглашать, не приводя никаких аргументов; такие вещи следует доказывать. При этом социальный состав малоо чем говорит сам по себе; необходимо обязательно учитывать, какие слои стоят на верхних и на нижних ступенях пирамиды централизованной партийной иерархии, какую «политику» проводит данная организация и т.д. Все иллюзии насчет «пролетарского» характера большевиков были опровергнуты их систематическим подавлением рабочих стачек с 1918 г. и расстреляны пушками в Кронштадте в 1921 г. Это не было «трагическим недоразумением», когда авангард подверг репрессиям свою собственную «несознательную» массовую базу. Нет, у большевистских вождей имелись вполне определенные интересы, и они осуществляли вполне определенную политику.
Большевики неоднократно характеризовали себя и иначе, и эта характеристика гораздо более точна: «якобинцы Русской революции». Они воспринимали себя, как своего рода «социалистических якобинцев», хотя их «социализм» вызывает большие сомнения. Даже когда они говорили о непосредственных социалистических задачах (после начала Первой мировой войны; до тех пор речь шла лишь о буржуазно-демократической революции в России), то представляли себе этот новый строй вполне в социал-демократическом духе, то есть по-буржуазному: как единую гигантскую фабрику со строгим разделением функций, с производственной и, как следствие, политической иерархией. Но взятие большевиками на себя роли якобинцев было гораздо более реальным, чем их разговоры о социализме. Их традиция шла от якобинцев, через идеи и практику Бабефа и Бланки – прямо к Ленину сотоварищи. Подобно бабувистам и бланкистам, «и большевики были твердо убеждены в том, что можно ввести коммунизм декретами сверху, посредством диктаторской правительственной власти и строжайшего централизованного собирания всех сил общества», – замечал немецкий анархо-синдикалист Рудольф Роккер. Само представление о просвещенном и знающем авангарде, который представляет трудовой народ (пролетариат), понимает его интересы лучше, чем он сам, и осуществляет «воспитательную диктатуру», было якобинским, а лучше сказать, – буржуазным. Сам Ленин заявлял: «...не только у нас, в одной из самых отсталых капиталистических стран, но и во всех других капиталистических странах пролетариат все еще так раздроблен, так принижен, так подкуплен кое-где..., что поголовная организация пролетариата диктатуры его осуществить непосредственно не может. Диктатуру может осуществлять только тот авангард, который вобрал в себя революционную энергию класса». Это как раз и означает, что в ситуации, когда пролетарские массы не понимают «правильно» свои собственные «действительные» интересы, правящий авангард должен «загонять» их «к счастью» «железной рукой» (именно так гласил лозунг в большевистском концлагере на Соловках).
Социальный состав якобинских диктаторов весьма похож на состав большевистских вождей. Это, в первую очередь, слои революционной интеллигенции, которые сами воспринимали себя как истинную элиту – знающую, как надо, но подвергающуюся дискриминации. Поэтому их отношение к «простым людям» неизбежно оказывалось двойственным: психологически отделяя себя от «народа», эти элитаристы одновременно унижались перед ним и глубоко презирали его. Такая ориентацияможет считаться какойугодно, но только не социалистической, и любая социалистическая и коммунистическая риторика по сравнению с этим фактом полностью отходит на задний план.
Революционно-анархистская оценка большевиков и их роли в революции принадлежит Петру Аршинову, соратнику Махно. В «Истории махновского движения» он писал: «Несмотря на то, что во всех крупных революциях главною силою были рабочие и крестьяне..., – руководителями, идеологами и организаторами форм и целей революции неизменно бывали не рабочие и крестьяне, а сторонний, чуждый им элемент, обыкновенно элемент средний, колеблющийся между господствующим классом отмирающей эпохи и пролетариатом города и деревни... Благодаря своим классовым особенностям, своим претензиям на власть в государстве он в отношении отмирающего политического режима занимал революционную позицию, легко становился... вождем революционных движений масс. Но, организуя революцию, ведя ее под флагом кровных интересов рабочих и крестьян, этот элемент всегда преследовал свои узкогрупповые или сословные интересы и всю революцию стремился использовать в целях утверждения своего господского положения в стране... Сама государственная идея, идея принудительного управления массами всегда была достоянием тех индивидов, в которых чувство равенства отсутствует и господствует инстинкт эгоизма и для которых человеческая масса – сырой материал, лишенный воли, инициативы и сознания, неспособный к актам общественного самоуправления». Такова «основная черта психологии большевизма». «В этих чертах нетрудно узнать древнюю господскую породу людей». Аршинов называл этот слой «новой кастой» и «четвертым сословием».
Хотели того сами большевики или нет, но с подобными представлениями они и не могли осуществлять иную революцию, кроме буржуазной, в лучшем случае – под прикрытием социалистических лозунгов. Большевистская диктатура в России первоначально имела в принципе тот же самый характер, что и якобинская диктатура во Франции: авторитарного господства интеллигентской элиты. Тем не менее, Русскую революцию 1917–1921 гг. нельзя считать просто буржуазной революцией. Совершавшие ее массы не хотели капитализма и ожесточенно боролись с ним (включая государственный капитализм большевиков).
Попытаемсяпрежде всего установить, какая революция стояла на повестке дня в России в 1917 г. После унизительного поражения в Крымской войне в 1856 г. русскому самодержавию стало ясно, что дальше так продолжаться не может. Если Империя хотела устоять, нагнать своих противников и конкурентов и продолжать вести мировую политику, ей следовало предпринять существенные шаги в направлении военной, а значит и экономической модернизации. Крепостное право было отменено и развернулсяфорсированный процесс насаждения капиталистических элементов сверху, характерный для стран с так называемым «догоняющим развитием». Государство создавало инфраструктуру и банки, строило фабрики, заводы и железные дороги, а впоследствии передавало их частному капиталу, когда тот уже оказывался в состоянии вкладывать в них деньги и развивать экономику дальше. Эта политика финансировалась за счет средств, выкачанных из крестьянских общин. «Модернизаторские» усилия были весьма активными. Но насколько удалось к 1914 г. превратить Россию в действительно капиталистическую страну?
Социал-демократия (включая большевиков) всегда была склонна переоценивать степень развития капитализма в России, степень ее «европеизации». Но она видела то, что хотела увидеть. В действительности Россия, говоря современным языком, оставалась скорее страной «Третьего мира». В городах утвердился капитализм, но подавляющее большинство населения жило в деревне, а российский рынок оставался слишком узким для того, чтобы капиталистические отношения широко распространились. Страна существовала как бы в двух различных мирах. Большинство людей находилось в «докапиталистических» условиях. Известный ученый-аграрник Чаянов, изучавший аграрные отношения в русской деревне, обратил внимание на следующую особенность: хотя большая часть крестьян уже не практиковала чисто натуральное хозяйство и продавала свои продукты на рынке, капиталистического накопления чаще всего не происходило. Подавляющее большинство крестьян тратило все вырученные деньги на еду или промышленные товары, что характерно для «докапиталистических» отношений. Этому соответствовали и структуры крестьянской общины. Попытки Столыпина выделить в деревне твердый слой крестьян-капиталистов и осуществить форсированное разложение общины, как известно, провалились, и начался обратный процесс возвращения крестьян в общину.
Но и в российских городах той эпохи капитализм выглядел во многом иначе, чем в Западной Европе и США. Это был либо государственный, либо полуколониальный, зависимый или непосредственно иностранный капитал, ориентированный скорее на продажу произведенных товаров за границей, чем на узкий российский рынок. Несмотря на все наросты капитализма, Россия в целом еще не была полностью капиталистической, не была «проникнута капитализмом». Начала индустриализации, взращенные царским правительством, натолкнулись на жесткие исторические рамки, а поражения России в Первой мировой войне со всей ясностью продемонстрировали экономическую и инфраструктурную слабость страны. Иными словами, со стратегической точки зрения, все попытки «догнать» конкурентов провалились. Царизм не мог превратить Россию в военного и индустриального капиталистического гиганта.
Причины этого следует искать в самой социально-политической системе царизма. Маркс, хотя он и не был ни анархистом, ни «народником», все же хорошо понимал, что Россия не может стать действительно капиталистической страной, не разрушив общинные структуры, не преодолев узость внутреннего рынка, не распространив повсюду рыночные структуры и не мобилизовав крупные финансовые средства и рабочую силу на дело капиталистической индустриализации. Царское правительство не могло себе этого позволить, поскольку вся система восточного деспотизма основывалась на существовании изолированных крестьянских общин. Змея грызла свой собственный хвост, но не могла его проглотить. Преодолеть пределы модернизации в рамках существующей системы не удавалось. Русская же буржуазия (с ее либеральными политическими силами) была слишком слаба и слишком сильно связана с царизмом (вт.ч. экономически), чтобы рискнуть пойтина смену системы. Такое могли сделать только революционеры, независимые и от царизма, и от буржуазии, и от крестьянских общин, сопротивлявшихся наступлению капитализма. Только они были способны довести до конца разрушение общины и осуществить индустриализацию, то есть установить формы организации труда и производства, соответствующие капиталистическим (буржуазным) общественным отношениям. Большевики и стали проводниками буржуазной революции без буржуазии, капиталистического индустриализмабез чересчур слабых частных капиталистов. Капитализм в России мог победить только особым путем: без частных капиталистов, чью роль взяли на себя государство, партия, а позднее – номенклатура и технократия. (Как Волин, так и Отто Рюле подчеркивали сходство в устремлениях большевиков, с одной стороны, и европейских интеллектуалов и технократов 1920-х – 1930-х гг.).
Не забудем и о социальной ситуации в мире. Мировой капитализм находился в совершенно особом историческом положении – в поворотной точке перехода от ранне-индустриального этапа к новому, «фордистско-тейлористскому» капиталистическому индустриализму. Разделение труда на производстве еще не было столь детальным, и рабочие, унаследовавшие от ремесленного прошлого настроения автономии, рычаги контроля над своим трудом и ощущения его целостности, еще понимали смысл своей трудовой деятельности и могли представить себе возможностьсамим организовать производство и управлять им. Можно было еще попытаться уничтожить капиталистический индустриализм во всемирном масштабе, прежде чем он разрушит основы человеческой жизни и атомизирует общество. Революция, говорил Вальтер Беньямин, – это стоп-кран в поезде истории. Задачи такой всемирной социальной революции были лучше всего сформулированы одним из ведущих активистов аргентинской массовой анархистской рабочей организации ФОРА Эмилио Лопесом Аранго: Пролетариат «должен встать стеной, которая остановит экспансию индустриального империализма. Только так, создавая этические ценности, способные пробудить в пролетариате понимание социальных проблем, независимое от буржуазной цивилизации, можно придти к созданию неколебимых основ... революции..., которая разрушит режим крупной индустрии, финансовых, хозяйственных и торговых трестов».
Этот общий анализ позволяет нам понять принципиальные устремления и «идеи-силы» в тогдашней России. Квалифицированные рабочие-ремесленники хотели сами управлять своими предприятиями и контролировать их; они не желали, чтобы капитализм и его специфическое разделение труда разрушило их квалификацию. Неквалифицированные рабочие трудились в городах только потому, что не имели возможностей для жизни в деревне, обычно они предпочли бы вернуться на село. Общинные крестьяне стремились освободиться от государства, капитализма, помещиков и кулаков; они хотели обменивать свои продукты на продукты городской промышленности, причем им было безразлично, примет ли такой обмен денежную форму, или нет. Все эти стремления и чаяния предполагали форму, в которой мировая социальная революция должна была выступить в России. Речь могла идти лишь о соединении пролетарской рабочей революции в городе и революции общинных крестьян в деревне. Оба элемента могли бызатем взаимодействовать через посредство свободной ассоциации, федерации и взаимопомощи, сотрудничать между собой и координировать свои социально-экономические действия на либертарно-социалистической основе.
Однако подобное развитие событий совершенно не соответствовало интересам буржуазии, интеллектуальной элиты и социал-демократии, включая большевиков. Эти силы не хотели допустить, чтобы революция в России вышла за индустриально-капиталистические рамки. Она должна была, с их точки зрения, решитьпрежде всего задачи дальнейшей индустриальной модернизации России, то есть открыть путь развитию капиталистической формы производительных сил.
Российскую революцию 1917–1921 гг. следует воспринимать как единый процесс, хотя и не линейный, но включавший в себя различные линии, подъемы спады. Она началась в феврале 1917 г., совершенно стихийно, в атмосфере всеобщего недовольства и отражала в себе в одно и то же время всемирные социально-революционные процессы и цивилизационный тупик царского самодержавия. Власть была захвачена первоначально коалицией либеральной буржуазии и умеренных фракций буржуазно-революционных «интеллектуалов» и партийных функционеров, а в октябре 1917 г. – якобинскими большевиками. Для всех этих сил речь шла в действительности о продвижении вперед буржуазной революции: каждая из фракций была «революционной» до известного предела и становилась контрреволюционной после того, как революция шла дальше и выходила за поставленные ими рамки. Так было и с большевиками: они шли вместе с рабочими и общинным крестьянством, когда их партия находилась в оппозиции и критиковала неспособность умеренных осуществить индустриально-капиталистические реформы. Заполучив правительственную власть, большевики превратились в «партию порядка», которая не желала дальнейшего (социального) развития революции. Программа большевистского правительства после октября 1917 г. не содержала ничего социалистического: речь шла о смешанной экономике, о партнерстве между государством и частным капиталом при национализации или монополизации отдельных важнейших отраслей и при допущении трудящихся к управлению предприятиями. Эти меры были не менее и не более «радикальными», чем, к примеру, те, которые были осуществлены европейской социал-демократией, лейбористами и т.д. после Второй мировой войны.
Но параллельно с этой «буржуазной» (политической) революцией, в которой речь шлапрежде всего о том, кому будет принадлежать государственная власть, снизу разворачивалась совсем другая, социальная революция. Она началась вскоре после февраля 1917 г. Выдвигались и становились все более популярными лозунги рабочего контроля и социализации земли; трудящиеся массы начали осуществлять их снизу, революционным путем, явочным порядком. Возникли новые социальные движения трудящихся: рабочие Советы, крестьянские Советы и комитеты (в действительности – органы крестьянских общин), фабрично-заводские комитеты (фабзавкомы), квартальные и уличные комитеты и т.д. них принимали участие и представители партий, пытавшихся взять эти массовые инициативы под свой контроль. Однако на первых порах преобладала независимая классовая линия, ориентировавшаяся на антикапиталистические социальные преобразования. Крестьяне захватывали помещичьи и кулацкие земли, не обращали их в частную собственность, а ставили под контроль органов крестьянского самоуправления (первые шаги к социализации). Весьма сильной была социально-революционная ориентация среди городских рабочих. На первом всероссийском съезде профсоюзов анархистские и максималистские делегаты представляли ок. 88 тыс. рабочих. Более того: большинство большевистских низовых рабочих активистов фабзавкомов в 1917 г. придерживалось совершенно иного курса, чем партийное руководство в своих официальных программах. Фабзавкомы требовали рабочего самоуправления, в котором угадывались еще зыбкие контуры общества-коммуны.
События октября 1917 г., когда петроградский Совет сверг буржуазное Временное правительство, стали результатом развития массовых движений после февраля, а отнюдь не большевистского заговора. Ленинисты попросту воспользовались революционными настроениями рабочих и крестьян. Протоколы пленума ЦК большевистской партии 16 октября 1917 г. свидетельствуют о том, что готовность большевиков согласиться на выступление подстегивалась информацией с мест, согласно которой в противном случае рабочие массы, леворадикальные члены Советов и анархисты независимо от ленинистов восстали бы против правительства. Тогда большевистская партия утратила бы всякий контроль над ситуацией. Сама аргументация показывает, что приверженцы Ленина и Троцкого просто узурпировали инициативу массового движения, чтобы затем поставить его перед фактом захвата ими власти.
Однако октябрьские события в Петрограде стали сигналом для углубления социального характера революции. Местные Советы не просто лишали власти соответствующие органы управления. Рабочие в массовом порядке захватывали свои предприятия, вводили рабочий контроль и требовали социализации промышленности. Зачастую они принуждали большевистские власти – вопреки осуществлявшейся сверху политике государственного капитализма – экспроприировать частные предприятия, чтобы затем поставить их, формально «национализированные», под рабочее управление. В деревне распространялась общинная революция, которая несколько месяцев спустя былапризнана законом о социализации земли. Частная собственность на землю была отменена, земля поставлена под контроль крестьянского самоуправления, участки земли передавались крестьянским семьям для обработки (не в собственность!) без применения наемного труда. В некоторых районах появились крестьянские коммуны. На какое-то время сложилось реальное «двоевластие» массовых социально-революционных движений внизу и большевистского правительства наверху. Последнее планировало лишь государственно-капиталистические, централизаторские реформы в духе радикализированного немецкого «военного социализма», но под давлением рабочих и крестьян колебалось и вынуждено былоидти дальше, чем намеревалось. (Мы экспроприировали гораздо больше, чем намеревались вначале, возмущался позднее Ленин весной 1918 г.). Одновременно оно ждало своего часа и подготавливало контрреволюцию.
Подлинный смысл создавшегося положения метко охарактеризовал председатель Высшей военной инспекции Николай Подвойский. В докладе 1919 г. он признавал: «Рабочие и крестьяне, принимавшие самое непосредственное участие в Октябрьской революции, не разобравшись в ее историческом значении, думали использовать ее для удовлетворения своих непосредственных нужд. Настроенные максималистски с анархо-синдикалистским уклоном, крестьяне шли за нами в период разрушительной полосы Октябрьской революции, ни в чемне проявляя расхождений с ее вождями. В период созидательной полосы они, естественно, должны были разойтись с нашей теорией и практикой».
Решающей слабостью социально-революционных тенденций стало отсутствие координации между ними. Немецкий синдикалист А.Сухи, посетивший революционную Россию, свидетельствовал: рабочие взяли предприятия в свои руки, но не знали, как организовать производство и распределение продуктов на новых началах, у них не было для этого соответствующих инструментов (например, городских коммун или синдикалистских объединений).Крестьяне в большей мере придерживались местной ориентации. Попытки наладить прямой продуктообмен снизу между городом и деревней при всем желании не вышли из стадии первых экспериментов (к тому же они строжайшим образом пресекались властями). Подлинного соединения рабочей и сельской общинной революций не произошло.
Эта слабость рабоче-крестьянских движений воодушевила большевиков на контрнаступление. Сразу после Октября партия стала пытаться удержать ситуацию под своим контролем. Так, декрет о рабочем контроле должен был подчинить рабочее самоуправление политической власти. В январе 1918 г. было принято решение о слиянии фабзавкомов (носителей тенденции рабочего самоуправления в промышленности) с профсоюзами, в которых большевики располагали комфортным большинством. Но партия не могла еще надежно контролировать своих рядовых членов «внизу». Тем более ей приходилось считаться с существованием вооруженных левореволюционных отрядов (анархистских, максималистских и др.) и структур (захваченных домов и предприятий, Советов, независимых от большевиков и т.д.). Зимой 1918 г. произошли первые рабочие бунты против большевистской диктатуры в некоторых городах.
Переход большевистского правительства в решительное наступление на трудящиеся массы и окончание реального «двоевластия» ознаменовались двумя официальными поворотами, которые произошли весной 1918 г. Первым стал Брестский мир с Германией, который, по меньшей мере, откладывал мировую социальную революцию и укрепил большевистскую однопартийную диктатуру под кайзеровским протекторатом. Во-вторых, Ленин подтвердил государственно-капиталистическую программу в экономике с деспотической централизацией хозяйства и навязыванием дисциплины рабочим. Левоопозиционные Советы, отряды, коммуны и иные структуры были распущены и разгромлены.
Однако власть большевиков оспаривалась и старыми элитами («белыми»), и умеренными социалистами, и их конфликт перешел в кровавую и милитаризированную гражданскую войну. Но это была борьба не двух, а трех сил, в которой участвовали большевики, «белые» и трудящиеся массы, причем как первые, так и вторые проводили весьма схожую террористическую политику против третьих. Большевистская диктатура использовала эту ситуацию для окончательной консолидации «комиссародержавия». Она лишила Советы какой-либо самостоятельности, уничтожила кооперативы, подрывала анархо-синдикалистские профсоюзы, огосударствила промышленность и обрушила на крестьян груз принудительных реквизиций («разверстки»), которые поставили жителей деревни на грань голодной смерти. Огосударствленные предприятия и объединения (тресты), а на Украине и крупные земельные хозяйства были централизованы и поставлены под управление бюрократии, в состав которой нередко были привлечены и бывшие хозяева. Коллективное управление было заменено единоначалием. Организована и поставлена под командование старых офицеров и генералов регулярная и милитаризированная «Красная армия», в которой была внедрена практика принудительной мобилизации, чинопочитания, иерархической дисциплины и смертной казни. Всех «саботажников производства» и «лентяев» отдавали под суд военного трибунала. Полуофициальное название этой политики – «военный коммунизм» – звучит как самое настоящее издевательство: распределение продуктов осуществлялось строго иерархически и с полным отрицанием принципа равенства, а тайные службы и чиновники спекулировали конфискованными благами. Любые протесты и акты сопротивления (такие как стачки рабочих или крестьянские восстания 1919 г.) жестоко подавлялись, тысячи людей труда были казнены.
Война между большевиками и «белыми» поставила сторонников социальной революции в еще более сложное положение. Перед лицом открытого восстановления старого порядка «белыми» многие активисты приняли предложенную большевиками альтернативу: или поддержать правление комиссаров, или стать свидетелями возвращения «белых». Заработала логика «меньшего зла»; она побудила некоторых анархистов, максималистов и левых эсеров пойти в «Красную армию» или воздержаться от нарушения «социального мира» в «красной» зоне. Все это, конечно же, ослабляло возможность независимых классовых действий трудящихся. Крестьянские восстания против «белых», часто находившиеся под анархистским (Махно), максималистским или левоэсеровским влиянием (Сибирь), некоторое время боролись вместе с «красными» и сыграли решающую роль в разгроме «белых». В некоторых случаях восставшим удавалось развивать социальную революцию на своей территории, организовать свободные рабоче-крестьянские Советы и т.д. Это привело к ряду новых местных подъемов социальной революции.
В конце 1920 г. гражданская война между «белыми» контрреволюционерами, с одной стороны, и большевиками (буржуазными революционерами и, в то же самое время, социальными контрреволюционерами), с другой, в основном завершилась. Большевикам удалось вновь собрать старую Империю. Но рабочие и крестьянские массы уже не были готовы терпеть олигархическую диктатуру под «революционной» маской, пусть даже в качестве «меньшего зла». Развернулось движение 1920–1921 гг. за «третью революцию»: за свободные Советы, независимые от большевистской партии и еедиктатуры, против реквизиций и неравного распределения, против привилегий новых правителей. В этом движении участвовали сотни тысяч человек. Махновское Сопротивление, Кронштадт и крестьянское восстание в Западной Сибири стали символами российского «Жерминаля», последними всплесками социальной революции в России. Но ситуация была уже неблагоприятной для революционных сил по всему миру. Всемирная социальная революция захлебнулась почти повсюду. Российский рабочий класс был ослаблен длительной войной и репрессиями со всех сторон. Крестьянские же массы зачастую представляли себе социальную альтернативу весьма путано и смутно. Большевистская диктатура, вступившая теперь уже как «сила порядка» (хватит революции!) в открытую войну с трудящимися массами и осуществившая тем самым своего рода «само-термидор», прибегла к древней стратегии «Разделяй и властвуй». Открытые и наиболее активные восстания были подавлены военной силой, а их участники подверглись драконовским наказаниям. С другой стороны, была отменена система реквизиций против крестьян, замененная натуральным налогом. Эта «новая экономическая политика» несла, однако, не вольные Советы и не большее равенство, но компромиссы с частными капиталистами и ускоренное расслоение крестьянства. Государственный капитализм восторжествовал, а социальная революция потерпела окончательное поражение. Русская революция закончилась. В последующие годы за ленинскими якобинцами и само-термидорианцами последовали боровшиеся друг с другом термидорианские элиты, а затем – сталинский бонапартизм государственно-буржуазной номенклатуры... Но это уже совсем другая история.
http://aitrus.narod.ru/RusRev.htm
Михаил Магид
ЛЕВАКИ
Средь всплесков яростных стихии одичалой
Я был, как детский мозг, глух ко всему вокруг.
Лишь полуостровам, сорвавшимся с причала,
Такая кутерьма могла присниться вдруг.
Мой пробужденья час благословляли грозы,
Я легче пробки в пляс пускался на волнах,
С чьей влагою навек слились людские слезы,
И не было во мне тоски о маяках (...)
Я больше не могу, о воды океана,
Вслед за торговыми судами плыть опять,
Со спесью вымпелов встречаться постоянно
Иль мимо каторжных баркасов проплывать.
А.Рембо Пьяный Корабль
...Зачем тревожить тени тех, кто давно оставил этот мир? Мы задаем ушедшим, сгинувшим поколениям вопросы, которые стоят перед нами сегодня. Получим ли ответы?
ТРУДОВАЯ ЛИЧНОСТЬ
В решениях Учредительной конференции Союза Социалистов-Революционеров Максималистов говорилось: «Краеугольным камнем социально-философской сущности максимализма является трудовая личность, стремление которой к всестороннему и полному развитию своих сил и способностей нещадно подавляется буржуазным строем. Трудовая личность есть самоцель».
Краеугольным камнем максималистской программы, а также сердцевиной всех программ всех леворадикальных сил русской революции - максималистов, левых эсеров и анархистов – был трудящийся индивид. Ибо свободного общества несть без свободного человека. Если личность подавляется, то община превращается в стадо. Ее члены еще могут развить в себе какое-то одно качество, нужное общине, но только путем разрушения и подавления всех остальных. Личность, подчиненная обществу полностью и целиком, стесненная со всех сторон ради общего блага, лишенная всякой самостоятельности, самобытности и умения при случае сказать обществу - нет, со временем превращается, по выражению учителя максималистов Н.К.Михайловского в большой палец ноги. Человек, например, - земледелец. Или - воин. Но не личность, простирающая свои интересы на все, во все вникающая, все подвергающая сомнению или критике. Он - то, что он делает, он - его профессия, его ремесло, его место в обществе. Но не личность, способная вместе с другими управлять этим обществом и самим собой, в конечном итоге. Кроме того, над такой общиной, состоящей из больших пальцев обычно всегда возвышаются правители – те, кто все же сумел подняться над унылой приземленностью полускотского существования. Такими были, например, спартанцы, - прекрасные воины, более ничего не умевшие и их вожди-стратеги (геронты и эфоры) сурово правившие большинством, опираясь на авторитет, более широкие, чем у других, представления о вещах и... предсказания звезд. Напротив, афинская гражданская община (при всей своей противоречивой сложности) умела соблюсти баланс между индивидуальной свободой и гражданской ответственностью. Не случайно этот крошечный коллектив в тридцать тысяч человек за два столетия подарил миру десятки гениев, поднял культуру на недосягаемую высоту, заложил основы всей европейской мысли на 2 тысячи лет вперед. Во главе движения - за радикальную демократию, полную свободу индивидуальных мнений и критики стоял военно-морской порт Пирей - афинский Кронштадт...
Да разве общество состоит не из отдельных людей? А если это так, что за абстракция – «общее благо», которое защищают сторонники тоталитарных идей - марксисты и им подобные? Оказывается, все огромные усилия всех революций - только ради того, чтобы воплотить в жизнь убогий, конформистский идеал, превратить общество какое-то «коллективистское» стадо баранов, где личность подавляется! Какое же это благо, частное или общее, если каждый подавлен, стеснен другими, обязан разделять вкусы и навыки других, их убеждения и интересы? Разве могут такие жалкие существа, какие-то люди-термиты управлять своей жизнью сами? Что это за таинственная сущность – «благо других», если все конкретные человеческие существа несчастны, подавлены и замордованы?
Верно, конечно, и вот что: без диалога и поисков взаимопонимания, без солидарности с другими - твоими конкретными товарищами по общине - личность превращается в монстра, одержимого манией величия пополам с комплексом неполноценности. Это существо утверждает себя в конкурентной борьбе с другими. Оно не знает ни сострадания, ни сочувствия, лишено способности понимать других, и знает только удовлетворение своих амбиций. Это любимый архитипический персонаж современных США - маниакальный убийца. Солидарность же невозможна в обществе, разделенном на классы, где одни принимают решения об управлении производством и государством, о перераспределении произведенных благ, а другие обязаны подчиняться управленцам, довольствуясь компенсацией за свое рабство в виде зарплаты. Или, вернее, солидарность возможна, но только между угнетенными (солидарность с угнетателем - это половое извращение под названием «мазохизм»). Солидарность станет полнокровной тогда, когда будет уничтожено само угнетение, унизительное для человека разделение общества на классы. Когда все получат возможность через институты самоуправления контролировать производство и распределение благ, общественный быт, законодательство и т.д. Когда на место конкурентной борьбе придет содружество индивидов, коллективно управляющих вещами и свободно критикующих все, что достойно критики. Именно такой смысл вкладывали левые эсеры и максималисты в такие понятия, как «федеративная самоуправляющаяся республика Советов» или «Трудовая республика» - их цель, общественный идеал. Только в системе всеобщего самоуправления личность становится по-настоящему свободной.
Как только мы признаем право личности на свободное развитие, на свободную критику всего и вся - порядков, быта, господствующих убеждений и т.д. (при необходимости поисков согласия с другими), так немедленно видим и возможность свободной личности или группы таких личностей влиять на ход истории. Тогда безличная история прекращает свое течение, или, во всяком случае, отступает, законы истории ломаются, им на смену идет свободное самоопределение. Так полагал учитель максималистов русский социолог Н.К.Михайловский и сами максималисты и левые эсеры. Для воплощения этого, однако недостаточно недовольства своим экономическим положением, необходима страстная, поистине религиозная вера в свои человеческие права, в справедливость и равенство. «Великие революции - всегда религиозные революции. Они борются за правду, а не за хлеб. Их меч - не меч раба, восстающего против господ, а меч «Бога и Гедеона»», - писал максималист Энгельгардт, вторя словам Михаила Бакунина: «Нищеты с отчаянием мало, чтобы возбудить социальную революцию. Они способны произвести... местные бунты, но недостаточны, чтобы поднять целые народные массы. Для этого необходим еще и общенародный идеал, вырабатывающийся всегда исторически из глубины народного инстинкта, воспитанного, расширенного и освященного рядом знаменательных происшествий, тяжелых и горьких опытов, нужно общее представление о своем праве и глубокая, страстная, можно сказать, религиозная вера в это право. Когда такой идеал и такая вера в народе встречаются вместе с нищетою, доводящей его до отчаяния, тогда Социальная Революция неотвратима, близка, и никакая сила не может ей воспрепятствовать».
СПОРЫ
Вот почему неприемлем оказался для максималистов и левых эсеров большевизм. Только они это поняли не сразу, в 1917 г. активно сотрудничали с большевиками, а многие и в начале 20-х продолжали считать большевиков своими товарищами, хоть и заблуждающимися. Иванов-Разумник, один из крупнейших теоретиков леворадикального народничества, член ЦК ПЛСР (партии левых социалистов революционеров), прошедший крестный путь в советских концлагерях, сокрушается: «Как мог я, посвятивший столько лет борьбе с марксистами, как мог принять в 1917г. сотрудничество с марксистами?» Социал-демократ Суханов в своих «Записках о революции» отмечает, что Ленина (которого Суханов знал много лет) никогда не интересовала демократия советов сама по себе. Советы ему нужны были лишь как орудие для того, чтобы прийти к власти.
Советы были органами самоуправления, куда сплоченные коллективы (трудовые коллективы заводов и фабрик, сельские общины) посылали делегатов с наказам поддерживать те или иные вещи (и могли отозвать делегатов в любой момент, как только сочли бы, что делегаты нарушают наказ).
Как же сами большевики смотрели на Советы? Ленин в своих работах написанных до и после Октября – «Что делать», «Детская болезнь левизны в коммунизме» и т.д. - подчеркивал жесткий авторитарный принцип отношений между беспартийной массой и авангардной партией. Масса, сама по себе, способна, якобы, лишь на тред-юнионизм (т.е. на требования увеличения зарплаты и улучшения условий труда). Она должна быть руководима и направляема партией, якобы владеющей абсолютной политической и философской истиной. Фабричные рабочие, как, тем не менее, самый прогрессивный отряд «массы» ведут за собой и оформляют крестьянство, рабочих оформляет партия, партию – вожди. В итоге выстраивается какая-то феодальная пирамида власти и подчинения.
Почти сразу же, когда цель была достигнута, большевики отбросили советскую власть. Бросая в массы популярные, левонароднические максималистско-анархистские лозунги: «Власть – Советам», «Земля – крестьянской общине», «Фабрики – рабочим», - большевики смогли перехватить инициативу у максималистов и анархистов.
Правый эсер Виктор Чернов правильно отмечает, что максималисты влюбились в Советы уже в 1905-1906 г, но неправильно ставит знак равенства между максимализмом и большевизмом. Разница между этими двумя течения огромная. Это разница между сторонниками самоорганизации и популистами, рассматривающими институты самоорганизации как трамплин для прыжка во власть. Как отмечает в 1919 г. в докладе ВЦИКу, СНК и ЦК РКП (б) председатель Высшей военной инспекции Н.И. Подвойский: «Рабочие и крестьяне, принимавшие самое непосредственное участие в Октябрьской революции, не разобравшись в ее историческом значение, думали использовать ее для удовлетворения своих непосредственных нужд [Как они посмели!] Настроенные максималистски с анархо-синдикалистским уклоном, крестьяне шли за нами в период разрушительной полосы Октябрьской революции, ни в чем не проявляя расхождений с ее вождями. В период созидательной полосы, они естественно должны были разойтись с нашей теорией и практикой». Все сказано предельно ясно. Осталось, правда, непонятно, что такое «Созидательная полоса» - очевидно, продразверстка и национализация, т.е. ограбление крестьянства и развал промышленности... Здесь коренное различие между максималистско-левоэсеровско-анархистскими элементами и большевизмом.
Левоэсеровско-максималистско-анархисткая составляющая русской революции из одна из наиболее мощных в ней. Но, в сущности, идеи леваков были лишь оформлением, кристаллизацией того, к чему долго, упорно, окольными тропами шло народное сознание. Общинное крестьянство нуждалось в земле, чтобы жить и работать на ней не по законам конкуренции, а в братском содружестве.
Позиция крестьянства в 1919-1921гг. была радикально-общинной, а не (как утверждают апологеты большевизма) контрреволюционно-буржуазной. Разумеется крестьянство выступала против продразверстки - насильственного изъятия у него хлеба большевиками. В этот период большевистская власть стремительно превращалась в мафиозно-террористическую структуру. Наложив лапу на городскую промышленность, большевистское государство этим не ограничилось и послало отряды вооруженных наемников из числа разоренных экономическим кризисом рабочих и городских уголовников в деревню. Конфискуя все продовольствие, большевистские власти гнали его через сеть спекулянтов на рынок по удесятеренным ценам. А крышевало торговцев могущественное ЧК, имевшее свою долю (и немалую) в предприятии. И горе тем крестьянам, которые помимо этой мафиозной системы, пытались выменять добытое своим трудом на изделие городской промышленности - плуг или мануфактуру.
Не за свободную торговлю в современном стихийно-рыночном смысле слова, выступали крестьяне-повстанцы, а за отмену мафиозно-спекулянтской монополии большевиков и за прямой обмен с городом через кооперативы. Такова была программа крупнейших крестьянских восстаний.
Позиция крестьянства просто не могла быть «буржуазной и рыночной» - как её пытались представить большевики. Дело в том, что к этому времени сельская буржуазия (частные владельцы земли, использовавшие наемный труд и дававшие своим соседям деньги в рост) практически исчезла, а традиционная община была восстановлена и консолидирована. Причины этого две. Продразверстка по иронии судьбы не вызвала в деревне классовую войну (в долговременной перспективе), а уничтожила в ней классы. После того как продотряды ограбили практически всех и все вынесли подчистую, богатых не осталось, только бедные, но бедные, имевшие самоуправление - традиционный сельский сход и опыт вооруженной борьбы, приобретенный в первую мировую войну. Вторая причина- уравнительные переделы земли. Они стали результатом раскулачивания - первого и последнего настоящего раскулачивания в истории России (с лета 1917, по осень 1918). Тогда земли были изъяты не только у помещиков, но и у крестьян - столыпинских частных собственников, мироедов (т.е. разрушителей «мира» крестьянской общины) и переделены общиной. Уравнительные переделы продолжались долго и дело шло медленно, но в общем, по оценке Ф. Дзержинского, к 1921г. деревня стала практически однородной в социальном плане. В итоге, как отмечали большевистские комиссары сельсовет даже моста не мог починить без одобрения крестьянского схода. Настоящей буржуазией этого периода были не нищие общинные крестьяне, коллективно владевшие землей, а спекулянты, имевшие монополию на продажу продовольствия, да их покровители из Органов с «холодной головой, горячим сердцем» и очень чистыми руками (ревизор Наркомата госконтроля Б. Майзель докладывал Ленину в 1920 г, что органы ВЧК повсюду вступают в соглашения со спекулянтами и что многие обыски и аресты осуществляются ими исключительно в целях наживы - такая большевистская форма рэкета). Впрочем, этими мерами политика большевиков не ограничилась. Вокруг промышленных предприятий, расположенных в сельской местности, в больших поместьях стали создаваться совхозы - государственные предприятия под началом бывших помещиков или капиталистов вместе с новыми «коммунистическими» комиссарами, на которых крестьяне вынуждены были вкалывать от зари до зари под дулами винтовок. Фактически это было новое издание крепостного рабства.
КРИСТАЛЛИЗАЦИЯ ИДЕИ
Близкая левакам перспектива свободного строя всеобщего самоуправления, в массах была смутно осознаваема и затемнена различными идеями иного плана, а также мифами, присущими народному сознанию. Так, русское крестьянство постепенно превращалось в “класс для себя”, вырабатывало на крестьянских съездах собственную корпоративную общинно-уравнительную программу. Вопреки мнению марксистских историков, крестьянские съезды 1906г. (как отмечает ведущий современный специалист по крестьянскому вопросу в России американец Теодор Шанин) вовсе не были подконтрольны партийной интеллигенции и даже сельской беспартийной интеллигенции. Отношение к интеллигентам и партиям было доброжелательным, но настороженным. Наибольшей популярностью пользовались беспартийные крестьяне. Ссылками на Евангелие, притчи и древние традиции они оправдывали необходимость “черного передела” (безвозмездной передачи помещичьей и государственной земли в пользование сельской общине, с регулярными выравнивающими переделами), местного самоуправления и судопроизводства (сельским сходом и его избранниками), изгнания из села государственных чиновников. Но в то же время крестьянство сохраняло присущие ему мифы, например своего рода латентный монархизм. И это, зачастую, приводило к тому, что на место монархии ставились партии и вожди.
То же самое относится и к городским рабочим, или матросам. Матросы и рабочие в Питере и Кронштадте продемонстрировали в период 1917-1921гг. удивительные способности к самоорганизации и самостоятельному политическому действию, опровергнув ленинскую догму об их неистребимом тред-юнионизме. Именно простыми людьми были созданы органы рабочего контроля (фабрично-заводские комитеты (фабзавкомы)), Советы. Обращенные в фабричных рабочих крестьяне были особой силой. Они были, по замечанию американского анархиста Мюррея Букчина, разозлены утратой общинной автономии, они хотели вернуть мир общинной солидарности и ремесла, но уже на иной, индустриальной основе. Именно эти крестьяне в первом поколении сделались становым хребтом русской, испанской и многих других революций. Не “вываривание в фабричном котле”, как ошибочно полагал Маркс, а память об общинном содружестве и самоуправлении толкала их на революцию (современные рабочие, утратившие эту память, вследствие длительного вываривания в фабричном котле, сильно уступают в этом отношении своим предшественникам). В памяти этих рабочих еще жило воспоминание об иных (впрочем, стесненных, но стесненных по-иному) условиях жизни. Капитализм, с его крупными фабриками, наемным рабством и машинным насилием против человека, возникал на их глазах. Он не был в их понимании незыблемой реальностью, как для современного наемного раба. А раз так, то почему бы не попробовать сломать машину принуждения и наемничества, поставив на ее место иные, основанные на солидарности и самоуправлении, общественные отношения? Но, к сожалению, идеи эти были смутны, несли на себе отпечаток прошлого, азиатского самодержавного рабства и покорности. Да и потом трудно самим наладить управление такой сложной машиной, как современное предприятие, а тем более отрасль, а тем более страна! Не проще ли передать управление в руки «народных избранников» - принадлежащих к той или иной социалистической партии?
Даже восставшие против большевистского комиссародержавия кронштадские матросы, до самого последнего момента, по воспоминаниям анархиста Александра Беркмана, не подвергали критике Ленина в своей газете. Они полагали, что он, может быть «не знает всей правды о происходящем», а когда узнает, то их поддержит.
Все же резолюции Временного Революционного Комитета (ВРК), как и сама программа кронштадтских повстанцев выдержаны в левоэсеровско-максималистско-анархистском духе. Левоэсеровско-максималистский характер восстания признавали и чекисты. Де-факто кронштадтский ВРК и был тем самым вольным Советом, за который выступали максималисты. Почти весь его состав был беспартийным. Подавляющее большинство делегатов сочувствовало идеям анархистов, максималистов или левых эсеров. Все основные решения принимались путем консультаций с собраниями населения (после голосования в ВРК делегаты направлялись в свои округа и там обсуждали принятые решения с собраниями населения). И это в условиях отчаянной вооруженной борьбы, когда даже и самый убежденный анархист-теоретик признал бы допустимость большей централизации! Все продовольственные запасы в городе были разделены между населением и матросами, торговля отменена.
Левоэсеровско-максималистские идеи разделялись (смутно и стихийно) и крупнейшими антибольшевистскими восстаниями крестьян - западно-сибирским, чапанным и рядом других.
РАЗРЫВ С БОЛЬШЕВИЗМОМ
В полемике с большевизмом леворадикальные элементы осознали свое коренное отличие от него. Разрыв этих элементов с большевизмом был фактором осознания своего положения в русской революции, как противовеса белой и красной контрреволюции. Причем история показала, что большевистский авторитарный популизм был намного опаснее белой реакции. Значит, правы были именно те «левейшие» активисты, из анархистов Подполья, максималистов и левых эсеров, что организовывали антибольшевистские восстания и партизанские операции против красных.
Показателен следующий момент. В начале 1919 г. самарский максималист Дорогойченко заявляет о том, что никакой альтернативы большевистской составляющей революционного движения не видит и вступает в РКП. А всего через два месяца, в первых числах марта, в самарской и симбирской губерниях вспыхивает крупнейшее в истории России антибольшевистское крестьянское восстание - Чепанное (приблизительно 200.000. участников) - под лозунгами Октября: власть - Советам, земля - общине, фабрики – трудовым коллективам. Рабочие Ставрополя присоединяются к крестьянам-повстанцам, стихийно возникает синдикально-советская самоуправляемая республика, та самая трудовая республика, за которую борются максималисты и левые эсеры. Восстание носит, по словам чекистов отчетливый левоэсеровский характер. Но вот поразительный и прискорбный факт - среди повстанцев не было ни одного максималиста или левого эсера. Вот другой прискорбный факт: у всей огромной крестьянской армии вооружение - пики да топоры, да тысяча винтовок, да пара пулеметов на всех. Конечно большевистские каратели, до зубов вооруженные, громят эту армию. Ах, как нужны были здесь запасы оружия, создававшиеся левоэсеровскими и максималистскими дружинами в 1918 для борьбы с контрреволюционерами! Где же это оружие? Отдано той самой красной армии, которая теперь расстреливает крестьян из этих же пулеметов. Или захвачено силой большевиками еще в 1918г., когда у леваков не хватило решимости стрелять в «товарищей» большевиков и они предпочли сформировать анархо-левоэсеровско-максимальные дружины и отправится воевать с белыми. Где, кстати, левоэсеровские и максималистские боевики? Они в Красной армии, в первых (в истории) диверсионно-штурмовых отрядах «спецназа» - из этой среды вышел левый эсер Наум Эйтингон, будущий знаменитый руководитель советской разведки, организовавший в 1940г. (Так поздно! Надо было на 20 лет раньше!) убийство Троцкого. Где левоэсеровские пропагандисты, максималистские ораторы, анархистские бунтари-активисты? Они частью в подполье, частью в большевистских тюрьмах или в РКП, которой «не видят альтернативы».
Левые эсеры только после событий 6 июля и разрыва с большевиками создали полноценную программу и стратегию, основанную на советском федерализме и идеях синдикально-кооперативной федерации. Ее авторы – Чижиков, Штейнберг, Трутовский и др. Фабрично-заводские комитеты возьмут на себя управление предприятиями. Союзы фабрично-заводских комитетов самоуправления объединятся в ассоциации (синдикаты) и возьмут на себя управление промышленностью. Через сеть потребительских кооперативов будет осуществляться выявление потребностей населения, заказы производителям на необходимые обществу вещи, распределение произведенной продукции. Советы будут сформированы исключительно делегатами от городских предприятий и крестьянских общин, партии не должны руководить Советами. Советы будут обязаны выполнять наказы, данные им их трудовыми коллективами, причем последние смогут в любой момент заменить избранного делегата, если сочтут, что он действует неправильно. Советы будут принимать решения политического и законодательного характера, но не экономического (необходимо раздробить единый монолитный кулак власти Советов, представляющий угрозу свободе личности и общества). Возникнет новое трудовое право. Будут сформированы специальные экономические советы - делегатами от синдикатов и кооперативов - именно там будут согласовываться интересы производства и потребления.
Федерализм, широкая автономия местных Советов станет залогом спонтанного развития регионов и нацменьшинств. Левоэсеровскими или близкими к ним активистами (Михаил Шелонин, Яков Браун, Надежда Брюллова-Шаскольская) разрабатывалась программа трудового национально-экстерриториального самоуправления - федерации этнических групп на основе вольного труда. Это альтернатива националистической ленинской идее «национально-государственного самоопределения». Села и города, а также любые территории с компактным проживанием того или иного народа получат широкую автономию в рамках общей федерации. Наряду с общесоветскими органами самоуправления пусть существуют, и разделяют с ними власть - национально-территориальные. Национальные советы трудящихся займутся развитием социально-культурных институтов своих этносов - организацией школ, изданием книг, просветительской литературы и прочим.
Вокруг левых эсеров группируется революционная часть интеллигенции - Есенин, Блок, Белый, Иванов-Разумник и сотни других, менее известных людей. При активном участии ПЛСР создана знаменитая ВОЛЬФИЛА - вольная философская ассоциация, объединившая все оппозиционные большевикам леворадикально-интеллигентские силы.
В яростной полемике с большевиками ПЛСР приходит к идее чистой советской власти неподконтрольной партия. Последние должны лишь выступать идейным вдохновителем или катализатором народного самоуправления, но не заменять его собой. Как тут не вспомнить слова лидера левых эсеров Марии Спиридоновой, сказанные в письме к Центральному Комитету партии большевиков: «...Своим циничным отношением к власти советов вы поставили себя в лагерь мятежников против Советской власти..., своими разгонами съездов и Советов и безнаказанным произволом назначенцев-большевиков. Власть Советов, это, при всей своей хаотичности, большая и лучшая выборность, чем всякие думы и земства. Власть советов - аппарат самоуправления трудовых масс, чутко отражающий их волю, настроения и нужды. И когда каждая фабрика, каждый завод и село имели право через перевыборы своего советского делегата... защищать себя в общем и частном смысле, это действительно было самоуправление. Всякий произвол и насилие, всякие грехи, естественные при попытках массы управлять и управляться, легко излечимы, так как принцип не ограниченной никаким временем выборности и власти населения над своим избранником даст возможность исправить своего делегата радикально, заменив его честнейшим и лучшим, известным по всему селу и заводу. И когда трудовой народ колотит своего советского делегата за обман и воровство, так этому делегату и надо, хотя бы он и был большевик, и то, что в защиту таких негодяев вы посылаете на деревню артиллерию..., доказывает что вы не принимаете принципа власти трудящихся, или не признаете ее. И когда мужик разгоняет и убивает насильников-назначенцев - это... народная самозащита от нарушения прав, от гнета и насилия. Для того, чтобы Советская власть была барометрична, чутка и спаяна с народом, нужна беспредельная свобода выборов, игра стихий народных, и тогда-то и родится творчество, новая жизнь, живое устроение и борьба. И только тогда массы будут чувствовать, что все происходящее - их дело, а не чужое. Что они сами - творцы своей судьбы, а не кто-то их опекает и благотворит...»
Но… поздно, поздно! Сколько сил растрачено на вооруженную борьбу, где леваки в первых рядах, чтобы принять в грудь пулю от белых, а в спину - от красных. Так, подло, в спину, застрелен крупнейший левоэсеровский полевой командир Киквидзе, так погибли отборные махновские части в Крыму (вместе с большевиками штурмовавшие белогвардейские укрепления) в предательской большевистской ловушке. Да и по некоторым, впрочем, непроверенным данным, от рук «своих» большевиков принял смерть близкий к анархистам легендарный Чапаев. Сколько сил затрачено на бесплодные споры - считать большевиков товарищами или все же нет. Упущено, потеряно безвозвратно время. Лучше ли теперь попытаться сохранить хоть что-то в условиях страшной диктатуры, в надежде на перемены, как Спиридонова и многие другие, убитые много позже в 30-е в большевистских концлагерях? Или погибнуть, как левый эсер, Донат Черепанов, университетский профессор, организовавший взрыв горкома РКП в Леонтьевском переулке в 1919г.(пред смертью он сказал чекистам: «Только об одном жалею, что ваши люди напали на меня сзади и я не смог в них стрелять»)?
Спадает вал народного недовольства. Он сбит победами большевистских карателей над почти безоружными крестьянами-повстанцами и подачками этим крестьянам в виде НЭПа. Страна замирает в тисках новой диктатуры... надолго... не навсегда ли? Вот уж и большевиков давно нет, да на их месте другая диктатура, не лучше той, да население на миллион человек в год сокращается, от недоедания и болезней, а народ все безмолвствует... не сломана ли его способность к сопротивлению навсегда, безвозвратно, а с ней и витальность, интерес к жизни, сила и разум? Не заселят ли в таком случае территорию России иные, более жизнеспособные народы, не разучившиеся сопротивляться, радоваться жизни, думать?
НАЧАЛО НАЧАЛ
...Революция - ужасный и прекрасный процесс. Революция - попытка самых обычных людей управлять своей жизнью, иначе говоря, сознательно творить историю. И потому она, революция, исполнена смысла и красоты. Вся поверхностная кутерьма, все ужасы революции, ее безумства и ее поражения, не должны заслонить ее подлинный смысл. И тех, кто шел к этому смыслу, ошибаясь и страдая.
Архипелаги звезд я видел, видел земли,
Чей небосвод открыт пред тем, кто вдаль уплыл...
Не в этих ли ночах бездонных, тихо дремля,
Ты укрываешься, Расцвет грядущих сил?
А.Рембо
1.Стариков Е.В. "Политическая борьба в Поволжье: Левые социалисты в 1917-1918 гг."
2. С.А. Павлюченков. Крестьянский Брест.
3. С.А. Павлюченков Военный коммунизм: Власть и массы. РКТ-ИСТОРИЯ
4. Союз эсеров-максималистов. Документы и Публицистика. РОССПЭН.
5. Партия левых социалистов-революционеров Документы и публицистика. РОССПЭН.
6. Анархисты. Документы и материалы. РОССПЭН
7. С.Л.Бехтерев Эсеро-максималистское движение в Удмуртии. УрО. РАН.
8.Крестьянское движение в Поволжье 1919-1922 гг. Документы и материалы. РОССПЭН.
9. Кронштадт 1921. Документы. Международный фонд. Демократия.
http://aitrus.narod.ru/Levak.htm
Отредактировано Makarich (2007-01-07 23:08:06)
