Густав Ландауэр
«Анархизм в Германии»
(Anarchismus in Deutschland; Из: Die Zukunft, 1895)
Почему презирающие настоящее и бунтари, друзья людей и мечтающие о будущем, которые называют себя анархистами и к которым я причисляю и себя, называют себя этим именем? Почему просветители, желающие подготовить новую организацию человеческого духа, находятся в теснейшей связи с самой радикальной группой находящегося в безвыходной классовой борьбе пролетариата? Каким характером обладает анархизм в Германии? И прежде всего: обладает ли он, необходимым образом, чисто пролетарским характером и сохранит ли он его? В основном я собираюсь ответить здесь на эти вопросы. Не для того, чтобы проводит здесь пропаганду анархизма; издатели и читательский круг «Zukunft», стоящие на другой почве, имеют безусловное право отказаться от этого, а я сам не чувствую себя призванным играть роль незваного гостя или откладывать кукушкины яйца. Моим намерением является лишь опровергнуть неверные представления и дать представление об идеях немецких анархистов или хотя бы большей части этих анархистов.
Сознательное, желанное, рациональное формирование собственных и собранных судьбой маленьких и больших обществ является главным признаком культурного человека. Эта действенность характеризуется как борьба человека против гнетущих и подавляющих его сил природы, затем против по какой-либо причине препятствующих качеств, действий и запретов других людей. Предшествующая история человеческого рода состоит из неисчисляемых единичных случаев бессознательного, смутного, природного развития, для которого, как и для всей области явлений природы можно сделать обобщения, абстрагировать или сконструировать так называемые законы природы; и из сознательных действий отдельных личностей или их объединений, чьи результаты, разумеется, редко соответствовали намеченным целям. Несомненно, что и здесь все явления можно разложить по различным полочкам; т.е. так же и для явлений воли и мотивированных действий можно вывести законы, хотя и не столь надёжные.
Тут я утверждаю: культурное человечество достигло такого пункта, где ему может удаться преодолеть законы природы, упомянутые выше, чьё возникновение из постепенного накапливания многих маленьких случайностей оно постигает. Человек достиг того, что может свободно и самостоятельно, своими силами создать свою жизнь. Борьба против враждебных сил природы не прекратилась и не может прекратиться; но будет, пожалуй, вестись сознательно против единственного врага, задерживающего движение человека к более высокому чувству счастья.
До сих пор это были два связанных фактора, которые сдерживали человеческий род на этом пути наверх: во-первых, несознательность, темнота и духовная ограниченность широких масс в противоположность небольшому числу, хотя разницы в естественных способностях между двумя частями нет; конечно, есть от природы глупые и умные, слабые и сильные; но утверждать, что в отсталой массе глупые и слабые, а в немногочисленных привилегированных – умные и сильные, честному человеку в голову не придет. А во-вторых, человеческий род удерживается внизу тем, что борьбу против враждебной природы вели не объединённые люди, а с самого начала люди воевали с людьми и подавляли их; и в частности это была небольшая горстка привилегированных, которые всеми духовными и физическими средствами, включая, разумеется, их использование большей частью самой глупой массы, именно эту массу дурили и подавляли – до сегодняшнего дня.
Анархизм же не имеет других задач, кроме этой: достичь того, чтобы борьба человека против человека, какую бы форму она не принимала, прекратилась, чтобы человечество могло подняться, и чтобы каждый мог занять в союзе человечества ту позицию, которую он в состоянии себе создать с помощью своих естественных предрасположенностей.
Homo homini lupus – человек человеку волк – это в действительности было девизом человеческой истории до сих пор, включая 1800 лет, которые прошли со слов Христа: Возлюби ближнего своего, как самого себя. Никаких требований предполагаемого Бога, никакого непререкаемого морального закона не хочет анархизм, презирающий всякое принуждение; он лишь призывает, после того, как он проверил и перепроверил исторические явления и вспомогательные средства техники: Объединяйтесь там, где у вас есть общие интересы, там, где надо отвоевать в тяжёлой борьбе у природы ваши потребности; а там, где вы идёте раздельными путями, предоставьте каждого самому себе и своему разумению; а против вредного вмешательства отдельных индивидов защищайтесь снова объединением тех, кого совместное сводит вместе, объединениями по интересам различного свойства. Но не дайте объединению перерасти отдельных союзников! Те, которые этого хотят, называют себя посему анархистами, приверженцами безвластия, т.к. отвергают всякое насилие, которое удерживает широкие массы людей от источников культуры, наслаждения и самоопределения.
Мы отвергаем, прежде всего, отчасти колоссальные конструкции, отмеченные ослепляющим штемпелем авторитета и выставленные для безвольного обожания. Т.е. твёрдые, основанные по историческим причинам организации, в которые человек рождается, и которым он должен подчиняться, считает ли он их разумными и выносимыми или нет. Прежде всего, государственные организации принуждения, пред лицом которых человек в течение своей жизни имеет лишь выбор: подчиниться по единственной причине, потому что его предки и современники им подчиняются, или насильственно расстаться с миром и его жизнью; ибо едва ли есть место в человеческом мире, куда бы Государство не положило свою хозяйскую руку. Власть Церкви, как бы велика она не была, сегодня уже действительно разрушается; в широких областях человек, хотя и с трудностями, уже может её избегнуть. Государство, так как стоит на том же основании, что и его сестра, Церковь, на слепой вере масс в авторитет, так же с уверенностью однажды распадётся, как и религиозные организации, т.к. настоящее спасение человеческого рода может принести только свобода, а не принуждение и духовное попечительство, будь то даже принуждение благонамеренных.
В основном, на порабощающей государственной организации, помимо того, так же на слепом поклонении, оказываемом массой с незапамятных времён всему традиционному и доставшемуся по наследству, всему семейственному и патриархальному, покоится подавляющая организация привилегированных частных собственников. Никакая традиция мира, будь она даже тысячелетней давности, не может для нас, анархистов, освятить тот обычай, что некоторые люди претендуют на право, обладать землёй и удерживать работающих соотечественников от плодов земли, добытых не ими. Никакая власть и никакое предубеждение мира, по убеждению анархистов, не сможет удержать ограбленных и оголённых от того, чтобы назвать своим то, что касается последнего и ничтожного: землю для того, чтобы стоять, ходить, для отдыха и работы. Кто, стоя на унаследованных «правах» и защитах (и зачастую зарешёченных «защитах») и сидя на денежном мешке, может диктовать условия огромным массам людей, оснащённых такими же способностями и потребностями, как и он сам, при которых они имеют право зарабатывать на самое необходимое, чтобы прикрыть свою наготу и наготу своих близких, тот должен благодарить за своё приятное положение только подавляющую организацию, стоящего с винтовкой наизготове против «внутреннего врага», Государства и тупому терпению и отрешённости масс.
Анархисты даже не утверждают, что большинство угнетаемых пролетариев сегодня ощущает своё положение и несправедливость, которая им причиняется. Это, возможно, и для многих из нас не совсем правильное слово, когда говорят, что сострадание и любовь к человечеству являются их мотивами. У меня это, прежде всего, отвращение к человечеству, которое меня окружает, гнев против удобства привилегированных, которые выносят вид своего счастья, построенного на руинах несчастных экзистенций и погибших существ, и не менее сильный гнев против опущенности угнетаемых, которые, когда покидали тело матери, были похожи на тех достойных, как две капли воды, и которые в конце своей жалкой жизни едва ли заработали своим тяжёлым трудом достаточно, чтобы те несколько костей, которые они оставляют после себя как руины неутомимой борьбы за жизнь, были бы достойно погребены.
С этой оценкой настоящего, да и с нашим идеалом будущего свободной жизни и свободных объединений, соглашаются многие среди образованных, и именно среди образованных людей Германии, которые однако весьма далеки от того, чтобы чувствовать себя солидарными с анархизмом. Этому, в основном, есть две причины: во-первых, неверная, хотя и объяснимая оценка анархистской партии (нет никакой анархистской партии) и её тактики (нет такой тактики, которую можно было бы назвать анархистской); во-вторых, и в особенности – всеобщее отчаяние и скептицизм, вера, что никогда и ни за что из настоящего не вырастет такого будущего. Шопенгауэр для таких мужей зачастую утешение в бессонные ночи, а дневная работа – смягчение нищеты, на которую падает их взгляд в этот момент, а безнадежная социальная реформа – капля в море. Эти скептики, если они последовательны, совсем не утверждают, что они и подобно им привилегированные действительно более одарены в духовном или моральном плане; самое большее – они признают, и мы к этому полностью присоединяемся, что сегодня дело зашло так далеко, что в определённых районах определённые бедняки уже с рождения неполноценны. Это, правда, сегодня, к счастью, мало рассматриваемое исключение; в целом же то, что сегодня в культурном мире принадлежит к пролетариату, по природе, здорово и полноценно. Но мы, однако, считаем, что настало время напомнить о том, что с одной стороны деградация, а с другой стороны нервозность и размягчение уже начали переходить культурному человечеству в кровь и плоть, в ту область телесно-духовной организации, которая наследуется последующими поколениями. Мы считаем, что ни один язык не может быть достаточно громким и решительным, чтобы вывести современников из старого бездействия к прорыву, подзадорить их к оживлению всей нашей общественной организации, к восстанию из лености ума, к энергичному действию, чтобы сломить трухлявые запоры и подготовить новую почву для нового посева. Это пропаганда действием, как я её понимаю, всё остальное – либо чувство, либо отчаяние, либо буйное помешательство. Речь идёт не о том, чтобы убивать людей, но о новом рождении человеческого духа, о новом создании человеческой воли и продуктивной энергии крупных общин.
Крупных общин, говорю я, т.к. это значительное заблуждение, которое в остальном столь мудрый профессор Штаммлер, который в этом журнале развил теорию анархизма на основе трудов Прудона и Штирнера, не совсем преодолел – считать, что анархизм означает индивидуализацию (Vereinzelung) и является, если я правильно понял, противоположностью социализма. Но и социализм означает для нас нечто существенно отличное, нежели «правовой запрет частной собственности на средства производства». Наш социализм говорит даже не о совместной собственности, ибо за этим скрывается замаскированная власть чиновничьего племени. Мы же говорим, используя здесь очень удачное выражение Бенедикта Фридлендера, о бесхозяйственности природных богатств (Herrenlosigkeit der natuerlichen Gueter), мы говорим о том, что пришедшее к пониманию своих действительных интересов человечество позаботиться в сильных объединениях о том, чтобы все могли располагать плодами земли и чтобы, когда отдельные люди или группы претендовали на личное использование средств производства, остальные имели право на возмещение. Замечу, что Бруно Вилле развивает эту мысль в «Философии освобождения» дальше; одним из первых, кто в противоположность неясностям ранних и некоторых сегодняшних коммунистических анархистов трезво обсуждал идеи анархизма, был Бенедикт Фридлендер в своей воодушевляющей брошюре «Свободный социализм в противоположность государственному рабству марксистов» (Der freiheitliche Sozialismus im Gegensatz zum Staatsknechtentum der Marxisten). Этот трезвый ход, который можно уже заметить в вышедшей ранее брошюре Пауля Кампффмайера «Значение профсоюзов», по моему мнению является главным признаком нового анархистского направления не только в Германии, на которое оказали особо сильное влияние Евгений Дюринг и Генри Джордж; я приписываю, прежде всего, брошюре Фридлендера, хотя она довольно скромна и без провокаций, куда большее значение, чем, к примеру, упомянутым профессором Штаммлером книгам Маккея, сильно страдающего неясностями, но никак не скромностью. Кстати, и коммунист Кропоткин имеет заслугу избавить анархизм от этой фазы и предоставить подробную картину свободного общества.
Я нисколько не сомневаюсь, что и в анархистском обществе сохранятся сильные организации, и мне тем более ясно, что объединения, имеющиеся уже сегодня, «врастут» в анархизм: тут это выражение как раз к месту. Я имею в виду организацию всех настоящих производителей, т.е. рабочих. Я указываю попутно на довольно значительное обстоятельство, что в нашем языке есть различие между словами Рабочий и Производитель. Рабочий – это не производитель, ибо где же продукт его труда? А производитель – это зачастую не рабочий, ибо где же работа? Но я причисляю без всякого ограничения к рабочим, чьи объединения должны будут создать основу свободного общества, научных руководителей, специалистов по обмену продуктами и т.д., называют ли их сегодня инженерами, директорами, торговцами, служащими железной дороги или как-нибудь ещё.
Нам, собственно, совсем не приходит в голову искусственно конструировать историческое развитие, согласно которому, конечно, по природной закономерности, пролетарский класс определённым образом призван провидением занять место теперешнего правящего класса, или вообще обосновывать диктатуру пролетариата. Я не постесняюсь объявить, что классовая борьба не имеет для меня такого значения. Я ни в коем случае не придерживаюсь мнения, что с определённого уровня достатка человек начинает превращаться в свинью, которая для будущего общества никчёмна. Разумеется, родиться буржуа – это столь же малый позор, как и родиться пролетарием, и для нас, анархистов, каждый, кто разделяет наши взгляды и по силам проводит последствия своего мышления в жизнь, какому бы классу он не принадлежал, подходит как товарищ.
Пролетарий, познавший правду анархизма, однако, не только станет в советах и дискуссионных клубах спорить о том, как следует в будущем мыть посуду и чистить сапоги, но он будет, насколько ему разрешат его личное мужество и жизненные обстоятельства, без сомнений и с упорной энергией, шаг за шагом, всеми средствами, которые ему позволяет его убеждение, бороться за улучшение своих жизненных условий. А его познание скажет ему, в первую очередь, что он, потому как сегодня обстоят дела, достигнет улучшения своей жизни, лишь внутренне объединившись со всем пролетариатом планеты мощными массовыми акциями. Поэтому пока богатые и власть имущие всеми силами, которые они себе позволяют, поддерживают сегодняшние несправедливые и несчастливые условия, так долго будут бороться пролетарии всеми разрешёнными им средствами за улучшение их положения во всех областях. Мы не проповедуем классовую борьбу, но мы согласны с тем, что она пролетариату навязывается, если тот хочет подняться. Речь идёт не о разрушении современной культуры, но об огромной армии до сих пор исключённых, чей аппетит теперь разыгрался, и кто ощущает желание сесть за накрытые столы и наслаждаться тоже.
Речами о революции и будущем безвластии не поможешь страждущим более высокого содержания жизни, а тем более безработному и опустившемуся: посему безоглядная классовая борьба подразумевается сама собой для тех, для кто может отвоевать у современного общества улучшение условий жизни только солидарным сплочением и энергией выступлений. При этом я заявляю, чтобы меня не поняли неверно, что я не обвиняю подавляющее большинство имущих классов. Так же как господин фон Эдиги мог воскликнуть: «Мы, мы все виновны, точно так же можем мы, буржуа, получившие наследие тысячелетий, воскликнуть: Никто не виноват! Но это более не является правдой. Мы обладаем правом инвентаря в отношении этого пугающего наследства; и всё повелительней становится зов, расчистить старье и спасти полезное из горы разложившегося». С таким требованием анархизм обращается ко всем, и низшие слои населения никогда, менее всего с помощью новых доказательств несправедливости, не смогут быть подвигнуты к тому, чтобы прекратить призывать организацию человеческого общества, которая была бы всем кстати и этим справедлива.
Анархисты не являются политической партией, т.к. не стоят на почве сегодняшнего государственного устройства и презирают хитрости и торгашество. Мы, анархисты, хотим быть проповедниками, и нам важна в первую очередь революция души. К каким бы хитросплетениям не привело упрямство задающих сегодня тон кругов в отношении желаний и стремлений широких масс населения культурного мира в последствии, сегодня ещё не может быть об этом речи, мы не отвергаем ответственности, мы спокойно её принимаем, в уверенности, что будущее человечество будет нам благодарно за то, что мы ему помогли снова уважать себя. Сознание того, что мы наверняка не доживём до победы нашего дела, что мы, напротив, идём навстречу новым разочарованиям и отступлениям, не говоря уже о преследованиях, не может удержать нас от того, чтобы воодушевлённо посвятить себя делу нашей жизни, распространению просвещения среди всех слоёв населения. Мы могли бы думать вместе с Шопенгауэром: «Жизнь коротка, а правда действует дальше и живёт дольше: скажем же правду!» конечно, каждый – правду, которую он после честного и смелого исследования может назвать своей. Кто, однако, верит, что это в порядке, развивать «свою правду» при помощи подавления мнения других насилием, тот пусть идёт своей дорогой. Анархисты пойдут своей.
Перевод с немецкого: Ndejra