ФЕМИНИЗМ КАК ФАШИЗМ
(из книги Боба Блэка
"АНАРХИЗМ И ДРУГИЕ ПРЕПЯТСТВИЯ ДЛЯ АНАРХИИ")

Как сказано в названии известной детской книжки, «Свиньи – это свиньи» — независимо от того, какой формы у них гениталии. Ильза Кох — не «сестра», а нацистка. Любовь — это не ненависть, война — это не мир, свобода — это не рабство, сожжение книг никого не может освободить. Перед каждым, кто решит бо­роться с властью с помощью революции, встанет мно­го сложных вопросов. Для начала, однако, надо пра­вильно отвечать на простые.

Отбросим в сторону метафоры и гиперболы — то, что называется «радикальным феминизмом», предста­вляет собой фашизм. Восхваляется шовинизм, цензу­ра, материализм, квазинаучная антропология, поиски врага, мистическое единство с природой, поддельная псевдоязыческая религиозность, обязательные стан­дарты мысли и даже внешнего вида (в определенных кругах Гера сохрани феминистку, которая выглядит несоответственно или «женственно»). Вот вся та тео­рия и большая часть той практики, которую нам сле­довало бы уже научиться распознавать. Зловещее сход­ство с тактикой классического фашизма видно и в совмещении частного активизма и государственных репрессивных средств. Так, журнал «Открытый путь» — анархистский «Rolling Stone» — поддержал не­давние выступления против порнографии в Ванкувере не как прямое действие, вызывающее симпатию, пусть даже и направленное не туда, но как раз наоборот, по­тому что активисты заставили летаргическую прокура­туру открыть дело. В Италии после Первой мировой войны (и в Америке при запрещении ИРМ фашистские банды нападали на социалистические и профсоюзные организации при молчаливом одобрении полиции — которая вмешивалась только тогда, когда надо было прижать левых. Как я удивленно спросил когда-то: «Как же так получается, что эти бабы не лягут в постель ни с одним мужчиной, если он не районный прокурор»?

Не то чтобы меня хоть как-то волновали проблемы коммерческой порноиндустрии или там ее «права» на свободу слова и защиту собственности. Это все совер­шенно не по делу, которое вот в чем: почему для напа­док выделяется именно этот вид бизнеса? Целевые атаки на порнографию выдают план и систему при­оритетов — не просто спонтанный антикапитализм. Тем, кто проводит в жизнь продуманную политику, не к лицу жаловаться, когда мы интересуемся их мотива­ми и подвергаем их сомнению.

Любая фашистская идеология противоречивым образом уверяет свою целевую группу, свой избран­ный народ в том, что он одновременно и лучше других, и подвергается угнетению. Конечно же, немцы на самом деле не проиграли Первую мировую войну — как это возможно? Они по предположению превосходят дру­гих — следовательно, их предали. (Как, интересно, высшая раса допустила такое?) Феминистки и Движе­ние против порнографии (ДПП) рассказывают нам с пеной у рта в канадском журнале «Kick it Over», что мужчины (исключительно) «создали цивилизацию, уничтожающую природу и низводящую женщин». Ес­ли так, то или женщины вообще не внесли в цивили­зацию никакого вклада, или в этой цивилизации есть таки что-то еще вместе с или вместо уничтожения природы и низведения женщин.

В собственных целях (которые порой не более возвышенны, чем тривиальная половая конкурен­ция с гетеросексуальными мужчинами за объекты, желанные для обеих групп), самозванные радикаль­ные феминистки на самом деле сводят женщин к со­стоянию беспомощного, дрожащего от страха полу­овоща, пассивной жертвы мужского насилия и презрения. Это такое глубинное оскорбление жен­щины, какого вы не найдете в худших образцах тра­диционной патриархальной культуры: ни в еврей­ском взгляде на женщину как на источник грязи, ни в кошмарном христианском образе женщины-со­блазнительницы, женщины как бесконтрольной природной силы. Здесь женщину хоть и клеймят как источник зла, но хотя бы не приписывают ей бесси­лия. Современный стереотип женщины-жертвы не просто прямо восходит к патриархальным взглядам викторианского XIX столетия, когда (для буржуа­зии) женщины играли роль безвольного украшения, но, хуже того, отказывает женщине в присущем ка­ждому творческом потенциале — и тем самым ставит проблемы женщин на ту же доску, что и проблемы африканских обезьян или китов, истребляемых ки­тобоями.

Напротив, примем то, что отрицают только наибо­лее безумные феминистки и женоненавистники, — предположим, что все не так плохо и что женщины в истории были не только объектами, но и субъектами. Тогда как можно женщин — и другие угнетенные груп­пы людей, рабочих, чернокожих, индейцев — полно­стью оправдать от обвинения в соучастии, в том, что они помогали создать систему, обрекающую их на уг­нетение? Существуют причины, почему система уст­роена именно так. Отрицать их существование нет права ни у кого.

У меня в этой дискуссии нет личных мотивов. Меня никогда не смущал тот факт, что некоторые женщины не любят мужчин, вплоть до того, что не хотят иметь с ними ничего общего. Я сам большинство мужчин не люблю — особенно архетипически «мужественных». Не могу не заметить, однако, что большинство жен­щин думает по-другому. Радикальные феминистки это тоже заметили, и это их доводит до белого каления. Конечно, я немедленно соглашусь, что подавляющее большинство бывает не право. Иначе все мы были бы просто маргинальными сумасшедшими — теми бессиль­ными дураками, за которых почти все нас и так прини­мают. Но когда я критикую большинство, я не претен­дую на то, чтобы говорить от его лица. Радикальные феминистки, напротив, воспринимают себя как аван­гард. В таком качестве им приходится придумывать ра­циональное объяснение собственной неприязни. И они успешно делают это — создавая из собственных предрассудков фаллодетерминистскую демонологию. Возненавидев мужчин, они вынуждены возненавидеть и женщин.

Отождествление порнографии с изнасиловани­ем — а это, за всей пеной у рта, и есть ключевая мысль ДПП — должно, по-видимому, заставить людей воспринимать порнографию более серьезно. Но если при этом всем заправляют мужчины и если (как нам говорят) Система по природе своей сглаживает и ли­шает сути все оппозиционные идеи, и феминизм как самую радикальную из них, то естественно ожидать, что в результате, наоборот, изнасилование станет восприниматься как нечто тривиальное. Это все та же старая байка про женщину, которая слишком час­то кричала «Волк!». (Аналогичным образом стандарт­ная максима масс-медиа, что «антисионизм есть анти­семитизм», чудесно обеляла Израиль — до тех пор, пока его экспансионизм и экстерминизм не наплоди­ли достаточно антисионистов, которые вот-вот при­мут эту бнай-бритовскую теорию за руководство к действию.)

В соответствии с эпистемологией феминизма муж­чина не понимает в истинной природе женщин вооб­ще ничего. Логично предположить, что барьер между полами, созданный разделением ролей и дискримина­цией, будет работать в обе стороны — и многие из нас, основываясь на собственном опыте, нехотя именно так и начинают думать. Но нет: мужчины не понимают женщин, но женщины (но крайней мере, их радикаль­но-феминистский авангард) отлично понимают муж­чин. Женщины — во всяком случае, эксперты-фемини­стки — понимают порнографию и ее смысл для мужчин гораздо лучше, чем сами мужчины, которые ее произ­водят и потребляют. А лучше всего это понимают лес­бийские сепаратистки, которые мужчин вообще избе­гают и отказывают им в половом общении. Чем дальше твой жизненный опыт отстоит от реальной жизни ре­альных мужчин, тем лучше ты эту жизнь понимаешь. Обращая знаки: не значит ли это, что римский папа, как он и утверждает, есть главный эксперт по женщи­нам и по сексу?

Постулируемая связь порнографии и изнасилова­ния — это аллегория, а не факт. Это корреляция того же типа, что и недавно снова вытащенное из сундука «косячное безумие», неумолимо тянущее Повесу («Насильника»?) по дороге разврата от марихуаны к героину — того же типа и по бредовости, и по полезности для государственных структур. Если феминизма не существовало, консервативным политикам следовало бы его изобрести. (Почему, скажите на милость, исключительно мужские зако­нодательные органы вообще запретили «непристой­ности»? И почему исключительно мужские суды так упорно исключают «непристойности» из списка пред­метов, защищенных конституционной свободой сло­ва?). Если менады из ДПП когда-нибудь захотят иметь дело с людьми, а не с собственными горячечными представлениями о них, то они с удивлением обнару­жат, что порнография почти не интересует большин­ство мужчин старше подросткового возраста — и не потому, что они все политкорректны, а потому, что порнография чаще всего тупа и неопрятна, а главное, не идет ни в какое сравнение с реальностью.

Феминистки, уничтожающие книги — трусливые приспособленки. Если они действительно возражают против подсознательного навязывания женщинам мо­делей поведения, подчиненных мужчинам (притом что забавным образом те же роли по отношению к ак­тивным лесбиянкам — это так, невинное развлече­ние), то главной и почти единственной мишенью ата­ки должны быть «Космополитен», женские романы Барбары Картленд, все эти тонны криптопорнографической поп-литературы, производящейся для жен­щин и женщинами с радостью потребляемой. В конце концов, насилие и кровавые ошметки это лишь след­ствие — только с жертвой можно обращаться как с жертвой. Пятнадцать лет назад первые сторонницы женского освобождения (сейчас чудесным образом превратившиеся в священниц, адвокатесс и бюрокра­ток высшего эшелона) по крайней мере набрасыва­лись на людей влиятельных — вроде Хью Хефнера и Энди Уорхола. Сегодня они терроризируют малолет­них панков-анархистов, которые (этот пример взят из фэнзина «The Match!») публикуют коллаж, где по­казывают Маргарет Тэтчер как правительницу, как «повелительницу тысячи мертвецов», а не как «сест­ру». Вот она, логика причудливого биологического де­терминизма: каждое животное, имеющее влагалище, это «Мы», в то время как каждое существо, удостоив­шееся пениса, это «Они». Можно только вспомнить скетч театра Файрсайн: «Кто это «мы», собственно?»

Вот, кстати: леваки мужского пола зачастую легко и с энтузиазмом поддакивают феминистскому само­возвеличиванию. Тут смешиваются чувство вины за прошлые прегрешения (тот, кто ощущает вину — пе­ред женщинами, черными, иностранцами, кем угод­но — как правило, действительно виноват) и желание в настоящем залезть феминистке левого толка под блуз­ку. И вот Беркли, штат Калифорния (по соседству с которым я живу), переполняется мужскими «фемини­стами», перешедшими в новую религию, чтобы облег­чить себе половую жизнь. То же мошенничество, ка­жется, происходит и в Торонто, и во многих других местах. Сами по себе эти скрытые желания, разумеет­ся, никак не дискредитируют принимаемую идеоло­гию — человек может прийти к правильным выводам самым неправильным из путей. Но постольку, по­скольку обсуждаемые мнения кажутся очевидно иди­отскими всякому, у кого нет посторонних причин принимать их, пароксизмы интеллектуалов-мужчин, никак иначе не объяснимые, приходится признать не­честными рационализациями.

Возможно, идеология, которую я разнес в кло­чья, — это просто нечто, через что надо пройти, что­бы в достаточной степени освободить себя для осмыс­ленных революционных проектов. Выпускницы школы феминизма уже сейчас понемногу переходят к поискам свободы для всех, и многим пережитое толь­ко на пользу. Всем нам есть чего стыдиться в молодо­сти (марксизм, либертарианство, синдикализм, объе­ктивизм и т.д.) — если бы мы не думали когда-то в терминах готовой идеологии, то не дошли бы до той точки, когда можем думать самостоятельно. Быть троцкистом или иезуитом — все это само по себе зна­чит быть верующим, иными словами, болваном. Тем не менее, энергичная пробежка по любой системе от начала и до конца может показать, как выйти из Сис­темы с большой буквы.

Но не тогда, когда критики-женщины объявляются ренегатками и подвергаются обструкции, а критики-мужчины из принципиальных соображений игнори­руются или поливаются грязью. (В точности парал­лельный механизм для обеспечения молчания работает у сионистов: критики-неевреи — это «антисе­миты», а критики-евреи, уж конечно, снедаемы «нена­вистью к себе».) Конечно, сепаратизм как социальная программа абсурден и полон противоречий (практи­чески никто из сепаратисток не отделяет себя от пат­риархального общества настолько, насколько это де­лают сюрвайвалисты — и никто больше сепаратисток не лезет в чужие дела). Но и при частичной изоляции легче индоктринировать новообращенных и скры­вать неблагоприятные факты и аргументы — кроме радикальных феминисток, это заметили кришнаиты, муниты и прочие тоталитарные секты. Большая удача то, что их доктрины и субкультура так неаппетитны на первый же взгляд. В самом деле, как я заметил, ра­дикальный феминизм седеет — чем больше тухнет и сходит на нет политическая культура 60-х, тем меньше молодых женщин получает достаточно предваритель­ного замачивания для успешной феминистской про­мывки мозгов. Радикальные (так сказать) феминистки младше 25 лет встречаются редко, и чем дальше, тем реже.

Итак, радикальный феминизм (и незачем пытаться оспаривать термин у теперешних его обладатель­ниц) — это смехотворная, полная ненависти, тотали­тарная, сексистская догматическая конструкция, кото­рую революционеры незаслуженно легитимизируют, принимая ее всерьез. Хватит по-сестрински опекать этих террористок банальности, пора призвать их к ответу за озвучиваемые призывы к геноциду и за пра­ктикуемые бесчинства (всевозможные даже, честно говоря, изнасилования!), которые, как они утверждают, выпали на их долю (но чаще, как оказывается при внимательном рассмотрении, на долю какой-нибудь гипотетической «сестры», поскольку типовая ради­кальная феминистка живет совсем неплохо). Как ос­тановить феминофашизм? Нет ничего проще: прими­те их слова за чистую монету, обращайтесь с ними как с равными... и наслаждайтесь их жалобным воем. Ко­ролева-то голая! — вот это действительно непристой­но.

Спасибо, что дочитали до конца
взято-
http://novsvet.narod.ru/black.htm